Фирменные очки с желтыми стеклами, проницательный и ироничный, взгляд, черная футболка с рубашкой, на запястье – деревянные четки. Иван Охлобыстин заходит в комнату за час до своего творческого вечера и останавливается на пороге, скромно говорит «Здрассте». Улыбается, садится, и начинает рассказывать – о России, о писательстве, о кино и сценариях, об оружии и видеоиграх, о часах от Путина и часах патриарха, о участии в президентских выборах и ситуации на Украине.
Дисгармония величия
Ксения Матвеева, SMOL.AIF.RU: Иван Иванович, вы приехали недавно, как впечатление?
Иван Охлобыстин: Я в Смоленске не в первый раз. Сегодняшнее впечатление самое позитивное. Во-первых, бабье лето. Во-вторых, мы уговорили товарища, который вел нашу машину, остановиться в полях, я набегался с фотоаппаратом, я обожаю фотографию – настоящий фанат этого. Наснимал полей, красивого.
У нас несказанно красивая земля. Вот я приехал, мы идем с Оксанкой (жена – прим.авт) по Испании, по сосновому бору. Вроде бы тот же самый сосновый бор, и не видно, что там, за бором. Такой же он, может быть, в Подмосковье, или здесь, на Смоленщине, сосновый бор. И все равно понятно, что за ним что-то есть – гора, или что-то еще. И нет такого ощущения, знаете, величия. Красивый сосновый бор, прекрасный воздух, ничем, казалось бы, не отличается, а вот в воздухе не хватает какого-то отдельного «бозона Хиггса». А здесь проезжаешь, смотришь, с одной стороны, конечно, деструкция – такой жёсткий этно-панк. Какой-то сарай сожженный, необъятные поля золотым ковылем каким-то поросшие. Желтое в комбинации с голубым – с небом, с чем-то дымящимся. Если разбирать по частям – это дисгармония, это некрасиво. Все вместе, вот этот хаос, создает впечатление величия, красоты, России. Объяснить это я не могу, но понимаю, почему русские не могут жить за рубежом.
«На нормальное кино у государства не «отцыганишь»
- Когда-то вы написали книгу «14 принципов». Почему не возвращаетесь к писательству?
- Это мечта, на самом деле. Это требует времени. Тогда я заперся на даче, три месяца ночных писанин, я слушал музыку в наушниках, чтобы никого не будить. На таблоиде примитивном (кажется, это был Mitac) печатал книжку. Это был 2005 год, и я хотел попробовать, как романист я вообще могу состояться или нет. К этому нужно относиться прагматично, то есть пробовать. Одно дело писать сценарии, ну 110, 120 листов текста. Другое дело, когда ты пишешь на 500 листов, и надо, чтобы эти образы все были очеловечены, вокруг чтобы атмосфера была создана подобающая, необходимо придерживаться каких-то канонов академических, и может не получиться. Но, не попробовав, не сообразишь. Я подумал, что я люблю фентези: я люблю Желязны, я вырос на Стругацких. Мне вообще жанр этот нравится. Вообще, фантастика, наверное, создана, чтобы потом не придумывать, как потом называть какой-то летательный аппарат, потому что последние 20-30 лет мы берем названия из фантастики – будь то «Лазарь» или «батискаф» из Жюля Верна, или еще что-то. Мне очень нравилось фентези, и я решил попробовать написать роман в этом жанре. Я договорился с издательством, благо, у меня время было, написал книжку, и вроде ничего, ее переиздали два раза. Когда закончится этот хаос с «Интернами», все телевизионные «шахты», я надеюсь, что я снова запрусь на какое-то время. И я ведь уже знаю, что дальше писать. Я назвал этот стиль биотроник, потому что, в отличие от киберпанка – эстетики будущего, здесь человек в вымышленной реальности находится, в кибер-реальности, в игровой реальности. Уже много после этого было вариантов кинематографических, и концепция немного меняется. Я пытался привнести христианскую логику внутрь самого повествования, хотя там и эльфы, и вампиры, это эклектичный очень мир, построенный на базе компьютерной игрушки. Это очень долгий разговор, но – хочу, это мечта.
- Сейчас вы над каким сценарием работаете?
- Не над сценарием, прежде я жду, когда выйдет «Иерей-сан». Там был казус с японским блоком. У нас 90% съемок происходили в России, и маленький кусочек был в Японии снят. И хотелось снять достойно, в том числе по деньгам, поскольку мы не зависим ни от кого, от государства не особо на нормальное кино «отцыганишь», там семибоярщина. А я сам не олигарх, поэтому всегда стараюсь рационально расходовать средства. Мы дожидались возможности снять японский блок, сняли его, сейчас Егор Баранов доделывал его. Теперь мы ждем, пока Борис Гребенщиков закончит с музыкой и завершат озвучку. Наверное, весной выйдет фильм.
Никак не могут запустить мой сценарий «Мотылек». Фантастическая история – какая-то мистика. Бывают сценарии – сюжет хороший, история обалденная, снять недорого, причем можно и «звезд» взять, а можно «незвезд» и сделать из них «звезд». И не везет. Он уже пятого или шестого владельца меняет, никто не может снять фильм «Мотылек». И никто не может снять «Узкоколейку». Я написал сценарий, это произведение в таком давно и несправедливо забытом жанре фантасмагории по маленькому рассказу Веллера. Мне кажется, это один из лучших моих сценариев. И сначала его не могли в Москве сделать, потом его не могли сделать на Свердловской киностудии, затем съемки снова переехали в Москву. В итоге договорились, что будут снимать на киевской студии, сценарий уехал в Киев, и там случился Майдан.
Часы Путина и президентство
- Носите ли вы золотые часы, которые вам подарил Владимир Путин?
- Нет, не ношу. Я их участковому подарил. Он выпросил. Он парень хороший, ярославский. Он в академию поступил, а ему из-за квартиры надо быть участковым десять лет. Здоровый парень, ходит алкоголиков гоняет. Часы ему так понравились, он один раз у меня взял куда-то на начальство идти. Это очень хороший парень, недавно женился, жена у него – девчонка хорошая. Сейчас это такой настоящий русский богатырь, в будущем он будет такой «анискин». Но он вынужден быть участковым. Часы ему очень понравились: с перламутром, золотые. Он один раз попросил, а потом я ему их подарил – все равно не ношу. Это партикулярно и под костюм, у меня другой стиль.
- Вы сняли свою кандидатуру с президентских выборов. Не жалеете?
- Жалею. Не я снял – меня сняли. Меня, правда, не благословили, и если бы церковь не препятствовала, то я что-то да попробовал бы сделать. У меня не было шансов, разумеется, вы понимаете, как все у нас происходит. Но у меня был шанс на тот момент от 17 до 30% в зависимости от того, сколько бы я энергии вложил в этот процесс. Если бы удалось (а это маловероятно), то больших изменений в стране бы не было. Я – человек рациональный, несмотря на утверждения прессы и мой дерзкий побег из сумасшедшего дома (смеется), я человек рациональный, надо смотреть, что да как.
Вот возьмем санкции, сейчас творящиеся, понятно, что санкции – это нехорошо. С другой стороны, вдруг это как-то скажется на сельском хозяйстве. У меня есть друзья, которые на старости решили себе завести бизнес с мясом, с коровками, со свинками. И в итоге забросили его, потому что голландское мясо дешевле, и его покупают лучше, чем их мясо. Может быть, санкции изменят ситуацию.
Я стараюсь быть дедуктивно реалистичным. В современном мире важно понять, на что ориентироваться. На масс-медиа, например, сложно ориентироваться: посмотрите, что сообщают у нас по официальной версии о событиях на Украине, и что говорят там. Там вообще волшебство. Я, креативщик со стажем в четверть века, там должен работать дворником, потому что там бессмертные какие-то люди, восставшие из ада.
- Откуда тогда черпать информацию?
- Мы находимся в полосе необъективности, необъективных величин, и поэтому нужно какое-то представление об окружающем мире делать на личном опыте. И вот, исходя из личного опыта, мне кажется, что нужно придерживаться на данный момент позиции государственников. При том, что меня многое не устраивает, я понимаю, что у нас не совсем соответствие выборной системы, у нас бестолковая Госдума, ничего не делающая, кроме эпатажных и хулиганских выходок, иногда принимающая какие-то решения. Но избежать Думы как государственного органа вполне возможно, потому что она ни к чему.
Депутаты видят свой участок только в день голосования. Когда я избирался в Думу, со мной шел один политик, причем из партии власти. И было понятно, что он пройдет. Я тогда занимался политпиаром, и мне необходимо было по округу пройти. Мне нужно было этот адский путь освоить, чтобы освоить бюджет, выделенный на эту пиар-компанию. И этот политик приехал на избирательный участок в Тушино впервые, и вообще он местных побаивался, и бабки тушинские его пугали. Потом он опоздал на встречу с избирателями, а там сидели три бабули, три дедули и контуженный генерал. Натерпелся он страху, уехал, и больше никогда не приезжал в этот район.
Может быть в других странах как институт это работает. В нашей стране это никак не работает. У нас вполне достаточно всех прочих институтов.
- Не отказались от идей, озвученных вами перед выборами?
- Если бы случилось то самое невероятное, то я бы, конечно, вернул в Уголовный кодекс статью за мужеложство. Просто с некоторыми вопросами нельзя, потому что это очень быстро превращается в быт, мы привыкаем к этому, постепенно и наши дети привыкают. Для нас это баловство, а для них превращается в обыденность. И, выросшие в этой обыденности, они не будут видеть ничего страшного в каких-то нарушениях внутри компании, когда мальчик с мальчиком целуется или еще чего-то происходит. Для нас это дикость и мы прихохатываем, а для них это может стать реальностью. Некоторые вещи надо пресекать строго.
Я бы вернул обязательно графу «национальность» в паспорт. Референдум был, все высказались «за», почему забыли? Я люблю свою национальность и не стесняюсь ее, и считаю, наоборот, что это большое антигосударственное действо – то, что не указывается национальность. Потому что в таком случае мы вынуждены декларировать это другими вещами, что часто принимает болезненные формы. Я хочу своей национальностью гордиться. Для меня это еще одна ниточка, которая связывает меня с людьми. Причем, если говорить о понятии национальности, я придерживаюсь реалистичных взглядов. Для меня нация – это группа, длящаяся в истории. Мой водитель Рамиль Азымыч, татарин, мусульманин, больше русский, нежели я по сути своей – по открытости души, по способности к активному действию, по тяге к правде.
Ведь если выносить на герб, у европейского мира основная тяга – ницшеанская, тяга к воле, а у нас – тяга к правде, начиная с алкоголя заканчивая фильмами с Бодровым.
И еще я бы легализовал короткоствол.
«Кухонный нож опаснее огнестрела»
- У вас есть мини-коллекция ружей. И вы не раз говорили, что вы - за легализацию короткоствольного оружия в России...
- Коллекцией это сложно назвать. У меня пять ружей, потому что в России разрешено иметь пять. Если бы можно было двадцать, у меня было бы двадцать. Это чисто мужское, ну как это не купить, если есть возможность? У меня оружие гладкоствольное и травматическое. Я легализовал бы короткостволы. С учетом того, что сейчас происходит на улице, мне кажется, это логично.
Оружие тебя мобилизует, дисциплинирует. Мои дети знают, что если я где-то дома оставлю патрон - надеюсь, что этого никогда не случится, - ни при каких обстоятельствах они не понесут его ставить на плиту и не станут кидать его в огонь. Они знают, что это такое, потому что рядом с ними стреляли. То есть они знают, что это ужас, грохот, они боятся всего этого. Не то что боятся – они рационально к этому относятся. Дети в тире сами стреляли, они знают, что нельзя направлять на кого ствол, нельзя нажимать на спусковой крючок. И вот этих много «нельзя» делают из них организованных людей.
Нужно понимать, что, если есть оружие, им нельзя угрожать, его нужно применять. Если возникнет ситуация, вообще не нужно задумываться, применять или нет – применять. И очень многих хулиганов это остановит, и защитит женщин, тех людей, которые не могут за себя постоять. В моей жизни были такие ситуации, но я не пример, потому что я мужик. А другое дело, когда барышня идет через прохладный лес от железной дороги, а сзади идет большая компания. Всяко ей будет интереснее идти, если у нее Smith and Wesson 45-го калибра, и при этом она знает, как он стреляет. Вы знаете, как это чувствуется: когда человек достает оружие, сразу понятно, умеет он с ним обращаться или он случайный стрелок. Кстати, такие опаснее.
Есть возражения, что в случае легализации будут друг друга стрелять. Это бред. Если бы хотели стрелять, стрелять бы начали давно. У нас то ли полмиллиона, то ли полтора миллиона официально зарегистрированных ружей – картечь, пулевые – есть, из чего пальнуть. Русский человек к оружию как относится: сначала с интересом, потом оно лежит в коробке. У нас нет такого восторженного отношения, у нас оружие – для убийства, для защиты, собственно, для того, для чего оно и создано.
Гораздо опаснее – кухонный нож или кусок стекла на кухне, когда водку жрут.
- Хватает времени на видеоигры?
- Не хватает, последнее, во что я играл – это Warhammer и «Сталкер. Чистое небо». Я смотрел графику, посмотрел новые локации, боты какие новые они ставят. Я это люблю, потому что это – первое мое образование. Я – оператор ЭВМ. В 1983-м году перед отправкой в армию у меня был год, когда мне было нечего делать. Год было жалко, и пошел учиться на оператора электронно-вычислительных машин. Нас отправили в аэропорт «Шереметьево» встречать первый 286-й (i286 — 16-битный процессор второго поколения Intel, выпущенный 1 февраля 1982 года, - прим.авт). и вот прибыл такой ящик в раме, с пружинами, как будто инопланетянин. За ним – клавиатура на таких же пружинах. Это было очень величественно. Я помню первые игры – «пузырики», тетрис довольно поздно появился, выходит Wolfenstein, Дюк (Duke Nukem – прим.авт). Я знал эту культуру, знал, как это развивается, мне было интересно программное обеспечение и новые графические возможности за счет новых видеокарт. А потом уже пошли такие изыски, как истории, сюжеты, внутренние интриги.
Потом меня позвали писать сценарий для компьютерной игры, и я для себя обрел новое знание. Сюжет видеоигры – это как метастаз, идет одна ветка, которая делится на две, на четыре, и так по умножающейся. Сейчас мне это очень помогает в сценариях к фильмам, я использую эту технику. Веду линию одного героя и цепляю по линиям к остальным героям. Это делает его обширнее, более внедренным в ситуацию.
- Вопрос и про оружие, и про видеоигры. Как вы считаете, действительно ли игры провоцируют насилие? Сейчас очень много разговоров об этом, предлагают запрещать игры, где герой использует оружие.
- Я думаю, нет. Я даже говорил с психиатрами (они тоже фанаты: кто-то регги, кто-то – компьютерных игрушек) они опровергают такое влияние. Думаю, что и кино не влияет. Не от этого зависит, а от самого человека.
«В РПЦ есть и жулики, и киллеры – как и везде»
- Как вы относитесь к современной роли церкви? Не кажется ли вам, что Русская православная церковь превратилась в государственный институт?
- Так было всегда. В силу того, что церковь – это общественный институт. Все удивляются, что архиепископ приехал на такой дорогой машине, когда такие бедные люди по всей стране. Он и должен на такой машине ездить. Как говорят генералы, лучше думать о жизни солдата, чем о своей заднице, простите.
Когда увольняли бедную девочку, которая подтерла часы патриарха в фотошопе… Представьте, сидел божий одуван, девчонка лет 19, выпустили фотографию патриарха с дорогими часами. Она действует от чистой души, и вот забывает подтереть это отражение на столе, и все нее накидываются, и позорят патриарха. А я считаю, что в этом ничего страшного нет. Мне бы хотелось, чтобы предстоятель церкви, в которую я хожу, был с хорошими часами. Более того, было бы странно, если бы он приходил в тапках резиновых на встречу с послом Британии. На все есть партикуляр, и здравый смысл это понимает. Люди с высокими задачами должны выглядеть соответственно – это представительский класс, к этому никак не надо относиться.
Я постоянно общаюсь со священниками, у меня огромные связи в этом мире, и я намереваюсь вернуться в него. В нем комфортно. Если меня политика не засосет, как говорится, если снизу не постучат, то я вернусь в приход к бабулькам и буду обсуждать возможное крещение котов.
- Но пока до этого еще далеко.
- Я знаю этот институт изнутри. Есть поверхность - то, на что все обращают внимание, такая пена. А есть самоотверженные отцы, которые за кровельное железо будут водку жрать и в бане париться с председателем колхоза или местным олигархом. И не потому что он так водку любит или париться, может, он и в баню не любит ходить - вот я не люблю в баню ходить, мне больше финская нравится, нежели с дикостями. После бани и водки они отстраивают храмы, они собирают бабулек, которые едят только в церкви, они детишками занимаются. Где-то получается хорошо, где-то они не вытягивают по финансам и выглядят бедно, где-то это может выглядеть чересчур пышно. Но, так или иначе, они работают.
- То есть вся шумиха и скандалы вокруг РПЦ ничего, по-вашему, не стоят и не значат?
- Был же синодальный период, после Петра, когда не было патриарха. Был Победоносцев, был обер-прокурор, который решал, как жить церкви. С одной стороны, это было формальное отношение. С другой стороны, на этой серой поверхности выросли цветы Ксении Петербуржской, Серафима Саровского, Феофана Затворника, в которых объединились интеллект и святость.
И такая же ситуация сейчас: сейчас довольно сложно церкви. Во-первых, из-за того, что сегодня стремительно меняется геополитическая карта, и дальше будет меняться по естественным причинам. Я не верю в теории заговора, я верю природные катаклизмы. И церковь сейчас в особой активности не может находиться. Возьмем Украину: сложный вопрос. И там православные, и их можно понять, они в обиде находятся, я понимаю их желание гордости своей родины. Позицию Московского патриархата я понимаю тоже: это та линия апостольского наследия, которая не должна обрываться. Филарет (предстоятель неканонической Украинской православной церкви –прим.авт) в свое время ее пресек, и он считается раскольником. Церкви туда лезть сложно. Но взять «ДНР», или «ЛНР», вера для них - один из моментов отдохновения, и священники это там понимают.
За столетия в церкви ничего не изменилось. Это по-прежнему живой институт, который так же обременен бюрократией, какими-то обязательствами, скандалами, исключениями из правил. Как в любом другом общественном институте, там могут быть и жулики, и киллеры – всё может быть.